Бытописательство Ивана Лукиных, в отличие, скажем, от малых голландцев, носит характер маргинальный. Однако определённый гуманизм, свойственный старым мастерам, сострадание к своим героям художник всё-таки испытывает. Тоска, разлитая с избытком в Пермском крае, как бы останавливается, замирает. Люди в спортивных костюмах, живущие в мире, где нет пощады, где орёт телевизор, продается на каждом углу шаверма и пиво, где пластиковая черепаха украшает улицу, по которой мимо фасадов из сайдинга, не глядя по сторонам, движутся пешеходы, мимо аптеки, мимо салона красоты, мимо ломбарда, прыгая через лужи, пространство безысходности, получает смысл, замыкаясь в гиперреалистической воспроизведенности, пародируя почти случайную фотографию. Моментальность, свойственная фотоснимку, натыкается на трудоёмкую манеру живописца, с тщательностью копииста этот снимок воспроизводящего.
Нельзя сказать, что Иван Лукиных один существует в этой тематике, есть у него условные учителя и товарищи по цеху, московский живописец старшего поколения Семен Файбисович, доведший в свое время окружающую его социалистическую действительность до крайней точки, или петербургский художник Керим Рагимов, с холодностью машины воспроизводящий медийный мусор, да и западные художники-предтечи — от Герхарда Рихтара до Франца Герча. У каждого из этих художников происходит в той или иной степени свой диалог с фотографией, у каждого есть свои особенности. Особенностью Лукиных является глубокая погруженность в ту среду, которую он воспроизводит — ясно, что художник не врёт. Трудно говорить о любви к такому месту, как Пермь, а надо, ведь художник живёт здесь и никуда уезжать не собирается.